Яркое имя в тени истории: три жизни Ари Абрамовича Штернфельда. К 120-летию со дня рождения

14 мая 1905 г. родился А.А. Штернфельд – ученый, внесший весомый вклад в мировую науку и занявший особое место в истории советской космонавтики. Сегодня представляем наиболее интересный документ из собрания РГАНТД, связанный с именем выдающегося ученого.

История отечественной космонавтики в представлении большинства из нас связана с именами К.Э. Циолковского, С.П. Королева, Ю.А. Гагарина. Для тех, кто интересовался темой более серьезно, значимы имена Г.Э. Лангемака, Н.И. Тихомирова, М.К. Тихонравова, Б.В. Раушенбаха. Но в ярком созвездии имен выдающихся российских и советских пионеров космической эры особое место занимает судьба и труды Ари Абрамовича Штернфельда (14 мая 1905 – 5 июля 1980). В 2025 году исполняется 120 лет со дня его рождения и 45 лет со дня смерти.

Несмотря на то, что каждый из упомянутых деятелей советской космонавтики относился к его вкладу в освоение космического пространства с огромным уважением и пиететом, имя Штернфельда по сей день остается «в тени», сведения о нем – не на поверхности, они отрываются лишь в прицельном поиске.

Интересно, что сам термин «космонавтика» (вместо распространенного в Европе «аэронавтика»), а также термины «первая космическая скорость», «космодром» ввел впервые в научный обиход именно Ари Штернфельд, в своей книге «Initiation à la Cosmonautique» («Введение в космонавтику», Париж, 1934), которую с французского на русский язык перевел будущий соратник по работе Г.Э. Лангемак (Москва, 1937).

Кроме того, Ари Штернфельд рассчитал и теоретически исследовал траектории космических полётов, определил энергетически оптимальные (их по сей день называют «штернфельдовскими») траектории, рассчитал стартовые значения космических скоростей, сформулировал проблему существования «сезонов космической навигации», доказал, что достижение звезд, в принципе, возможно в течение человеческой жизни, впервые применил теорию относительности для анализа межзвёздных полётов.

Краткий очерк о судьбе и трудах А. Штернфельда – практически невыполнимая задача, так как за один земной срок он прожил три жизни. Но все три жизни Ари Абрамовича прошли под единожды и навсегда выбранным девизом, запечатленном и на его могильном камне: «Per aspera ad astra» («Сквозь тернии к звёздам»).

Он родился в старинном польском городе Серадз (тогда – в составе Российской Империи), в купеческой еврейской семье, получил высшее образование в университетах Кракова и Нанси. В 1928 г. он поступает в докторантуру Сорбонны для написания диссертации о проблемах космических полётов. Трудно поверить, что язык лекций, которые он слушал, и тех, с которыми в скором времени выступал сам, Ари выучил за несколько месяцев до начала учёбы, работая с утра до ночи сначала грузчиком на парижском рынке и рабочим на заводе Рено. Таким был путь от этнического гетто и нищеты, через лишения – к триумфу молодого ученого перед многочисленной и авторитетной аудиторией Сорбонны.

Новая жизнь началась для А.А. Штернфельда в 1935 г., когда, молодой ученый на пике своей славы (Международная премия по астронавтике 1934 г.), по своим убеждениям выбирает местом жительства и работы СССР. Он был уверен, что именно Страна Советов, благодаря беспрецедентному историческому пути, избранным нравственным и общественным идеалам, первой откроет путь в космическое пространство. В 1935 году Штернфельд спрогнозировал покорение космоса к середине века, назвав 1950-й год, и практически не ошибся: первый искусственный спутник Земли стартовал в 1957-м по орбитам, рассчитанным Штернфельдом еще во Франции.

Русский язык Штернфельд учил целенаправленно, после того как в 1929 г. узнал по публикации в немецком журнале о трудах Циолковского. Первой книгой на новом для него языке стало «Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1926). В 1930 году – тогда еще французский молодой ученый – пишет Циолковскому письмо. Оно стало началом дружеской переписки, длившейся до самой смерти Константина Эдуардовича. Будучи моложе Циолковского и старше Королева, Штернфельд как бы связывает эти две личности. Переписываясь с Циолковским, он работал в одной команде с Королевым, дружил с Лангемаком и, увы, вместе с ними стал жертвой эпохи. После арестов коллег он был на десятилетия отлучен от работы в научных и проектных учреждениях. Лишь к концу 1950-х гг. ситуация постепенно изменилась. За год до запуска первого спутника в Москве вышла книга Штернфельда «Искусственные спутники Земли». Она стала сенсацией, в том числе за рубежом, и принесла её автору мировую известность. В конце жизни выдающийся ученый дождался официального признания, возрождения интереса к его книгам, их издания и переиздания. Стоит особо отметить, что научные и научно-популярные труды Ари Штернфельда опубликованы на 40 языках в 39 странах. В 1974 году в СССР с большим успехом было переиздано «Введение в космонавтику».

Без преувеличения можно сказать, что советские космонавты «выросли» на книгах Ари Абрамовича. Таким образом, он внес неоценимый вклад не только в теоретические основы космонавтики, но и в популяризацию знаний, в формирование нового поколения талантливой и увлеченной делом научно-технической интеллигенции. Этому утверждению помогут слова летчика-космонавта СССР, дважды Героя Советского Союза, кандидата технических наук, В.И. Севастьянова: «Этот выдающийся представитель советской и мировой науки, ученый-гуманист, пионер космонавтики заслуживает, чтобы о его жизни и творчестве знал каждый образованный человек».

К юбилею А. Штернфельда РГАНТД публикует материалы, связанные с его жизнью и деятельностью. Большинство из них находится в составе личных фондов известного журналиста, научного обозревателя, популяризатора космонавтики Ярослава Кирилловича Голованова (Ф. 211) и летчика-инженера, полковника ВВС, журналиста Николая Александровича Варварова (Ф. 31).

Известными энтузиастами авиации и космонавтики были  собраны уникальные подборки личных, служебных, творческих и прочих документов, связанных с выдающимися личностями из их круга знакомств и общения. Документы, связанные с А.А. Штернфельдом, представлены фотографиями, письмами, книгами с автографами и дарственными надписями, заметками из газет и журналов разных лет, поздравительными адресами к юбилеям, подписанными первыми лицами советской науки, биографическими очерками, открытками.

Для публикации выбрана одна из последних работ А. А. Штернфельда «История моей первой книги». Документ представляет собой авторизованный машинописный экземпляр автобиографического очерка А.А. Штернфельда с его авторской правкой (Ф. 211. Оп. 11-10. Д. 82. Л. 69–78), в котором автор излагает свой взгляд на условия и обстоятельства издания его главной книги «Введение в космонавтику». Текст ярок и интересен в содержательном плане, хранит авторскую интонацию и эмоции, дает возможность услышать, ощутить живого человека, выдающегося ученого и мыслителя XX в. Основное внимание уделено кругу единомышленников и научному признанию, автор практически не упоминает о влиянии политико‑экономической обстановки на развитие науки и его деятельности.

Воспоминания «История моей первой книги» были изданы в 1981 г. Штернфельд незадолго до смерти передал воспоминания в редакцию журнала «Вопросы истории естествознания и техники» Института истории естествознания и техники АН СССР, где они и были опубликованы [1]. Воспоминания проиллюстрированы фотографией А. А. Штернфельда и В. П. Глушко, а также фотокопией письма К. Э. Циолковского А. А. Штернфельду. Сведения о внесенных изменениях редакцией журнала отсутствуют. Данные воспоминания являются более полными и логически завершенными, имеются ремарки о политических событиях, упоминается большее количество людей с описанием их вклада в судьбу книги, написание имен более точное в сравнении с текстом, хранящимся в РГАНТД. Таким образом, публикуемая ниже редакция определена одной из ранних, что составляет новизну и ценность публикации. При этом схожесть структуры текста, излагаемых фактов и формулировок приводит к выводу, что основой для написания «Истории моей первой книги» послужило предисловие Штернфельда ко второму изданию книги «Введение в космонавтику».

Текст передается в соответствии с рукописными правками автора с сохранением стилистических особенностей. Применены правила современной орфографии. Исправления автора, не имеющие смыслового значения (расстановка запятых, опечатки, грамматические правки и др.), переданы безоговорочно. Иные исправления, вставки, подчеркивания отражены и оговорены в примечаниях. Ввиду немногочисленности текстуальных примечаний и примечаний по содержанию они помещены без разделения после текста документа. Публикация подготовлена с учетом Методических рекомендаций по публикации архивных документов в печатном виде, 2022.

[1] Штернфельд А. А. История моей первой книги // Вопросы истории естествознания и техники. – 1981. – № 3. – C. 134–139.

История моей первой книги[1]

Не ранее октября 1974 г.[2]

Habent sua fata libelli[3] – гласит старинная пословица, «книги имеют свою судьбу». Судьба монографии «Введение в космонавтику», переплетаясь с судьбой ее автора, изобилует периодами триумфов и горьких разочарований. Недавно, согласно решению Президиума Академии Наук СССР[4] эта моя первая книга была вновь издана. А ведь с того времени, когда я ее написал, прошло более 40 лет[5].

Монография «Введение в космонавтику» зародилась в моем уме, пожалуй, еще в юношеские годы, когда я, гимназист, увлекающийся идеей вторжения в Космос, понял, что увеличение запаса топлива в ракете выгодно только в определенных границах.

Много лет спустя, в июне 1935 г., идея оптимального количества топлива для ракеты была мною разработана в Москве, в стенах Реактивного Научно-Исследовательского Института (РНИИ)[6]. Соответствующие формулы и кривые нашли свое место на страницах «Введения в космонавтику».

Вернемся, однако, к началу истории этой книги.

Мечта о межпланетных полетах привела меня, абитуриента Лодзинской гимназии, в Ягеллонский университет (Краков), потом в институт механики Нансийского университета и затем в Сорбонну (Париж)[7]. Черновые страницы будущей монографии множились, но не суждено им было, как я это задумал, стать диссертацией о будущих космических полетах. Мои официальные научные руководители в Парижском университете[8] отказались одобрить столь фантастическую тему докторской диссертации. Они предлагали заняться теорией резки металлов. Но я отверг[9] это предложение, решив все свои силы посвятить космонавтике и самостоятельно продолжать исследования в этом направлении. Это означало отказ от докторской стипендии и впоследствии отказ от высоко оплачиваемой должности в какой‑нибудь солидной фирме. Космонавтикой зарабатывать себе на хлеб насущный?! – в те времена это звучало по меньшей мере смехотворно.

В 1932 году я отбыл из Парижа, чтобы вернуться в Лодзь[10] и в квартире моих родителей приступить к работе над «Введением в космонавтику».

Полтора года тяжелейшего труда в полутемной комнатке, куда никогда не заглядывало солнце, причем окно должно было быть постоянно закрытое, так как рядом во дворе находилась общественная уборная, без канализации. В таких вот условиях я работал днями и ночами, доведя себя буквально до изнурения. Так создавалась страница за страницей, моя первая книга.

В тогдашнем Лодзи не было даже приличной библиотеки и я с трудом доставал чуть ли не единственную в городе таблицу семизначных натуральных логарифмов. Время от времени не совсем легальным путем перекочевывал в мою комнатку арифмометр: каждую субботу тайком выносил его для меня знакомый бухгалтер из конторы крупного текстильного комбината, чтобы в понедельник утром также тайком поставить его на место. Даже бумаги мне не хватало. Я вынужден был ее экономить – увы, слишком большие расходы были мне не по карману. Писал я на кусках бывшей уже в употреблении оберточной бумаги, которую предварительно обрезал до одинакового размера.

Вопреки неимоверным трудностям и лишениям я упорно трудился и в ноябре 1933 года закончил первый вариант «Введения в космонавтику». Но, чтобы выйти из «захолустья самодеятельности», следовало предстать перед судом официальной науки.

«6 декабря 1933 г. – вспоминал много лет спустя старейший польский астроном Ян Гадомский[11] – мы первые на научном собрании в Астрономической обсерватории Варшавского университета услышали доклад Штернфельда о его научных достижениях в столь новой тогда области знаний. В докладе Штернфельда не было обнаружено научных ошибок, потому что их там не было. Но его принимали довольно холодно, считая тему космических рейсов слишком фантастической»[12].

Окончательно угробил рукопись «Введения в космонавтику» директор Варшавской обсерватории, который должен был дать отзыв о моем труде, но он даже не удосужился его бегло просмотреть. Ввиду этого я решил немедленно вернуться в Париж в надежде, что вместо холода, проявленного горсточкой варшавских скептиков, меня ожидает в столице Франции теплый прием и кто знает… быть может даже триумф. Я не ошибся. Еще в декабре того же 1933 года я представил свою рукопись Комитету астронавтики[13] на соискание Международной премии.

Французские ученые проявили большой интерес к моим теоретическим исследованиям. Уже 22 января 1934 года я представил Французской Академии Наук содержащееся в «Введении в космонавтику» описание навигационного прибора (одографа), намного более точного, чем существовавшие до того подобные приборы. Это сообщение было опубликовано в «Comptes Rendus de l'Académie des Sciences»[14].

Следующий мой доклад, также включенный в монографию «Введение в космонавтику» был изложен Французской Академии 12 февраля 1934 года. В нем говорилось «о траекториях полета к центральному светилу со стартом с определенной кеплеровской орбиты»[15]. Предложенные тогда мною траектории могли казаться парадоксальными. Идея, лежащая в основе выдвинутых в докладе концепций, вызывала недоумение. В связи с этим хотелось бы рассказать о забавном эпизоде, которого никогда не забуду.

В один январский четверг 1934 г. я познакомил с проектом моего доклада проф[ессора] Жана Перрена[16] в его лаборатории на улице Пьеро Кюри, в Латинском квартале Парижа[17]. Обычно в четверги этот знаменитый ученый принимал у себя молодежь, желающую посоветоваться с ним. В этих беседах, за чаем, приготовленным, кстати, в стеклянных колбах на лабораторных горелках, принимали участие Фредерик и Ирен Жолио-Кюри[18], Франсис Перрен[19] и другие известные ученые. Проф[ессор] Жан Перрен, очень доброжелательный ко мне, согласился представить Академии и эту мою работу. Однако директор Парижской Астрономической обсерватории Эрнест Эсклангон[20] определил мою идею как ошибочную, а ее автора назвал «шарлатаном от науки» («charlatan de la science»).

Спустя несколько дней я с трепетом направился к директору обсерватории. Но преградил мне путь консьерж Парижской обсерватории месье Люсьен.

После длительных уговоров месье Люсьен уступил и доложил о моем приходе директору. Эсклангон не пригласил меня в кабинет. Он вышел в холл и, держась обеими руками за голову, сказал сердитым тоном, что не хочет иметь никакого дела с безумцем.

Я все же не ушел и, стоя у дверей кабинета, защищал свою идею. Еще до сих пор вижу перед глазами эту сцену: молодой человек в дверях, горячо доказывающий свою правоту, и пожилой мужчина за письменным столом, не желающий его выслушать. Но постепенно его лицо меняется. Он уже слушает и с явно все возрастающим интересом. Приглашает меня сесть. Все чаще покачивает одобряюще головой. Наконец, заявляет: «Ваш доклад может быть представлен».

И именно сам Эсклангон, будущий президент Французской Академии наук, 12 февраля 1934 года доложил Академии об этой моей работе.

Почему все же она встретила в начале такую резко отрицательную реакцию? Дело в том, что суть моей концепции на первый взгляд противоречила здравому смыслу: достичь меньшего расхода топлива путем введения ракеты, взлетающей с кеплеровской орбиты, на траекторию[21] отнюдь не кратчайшую к центральному светилу, а по окружной траектории – путем первоначального удаления от этого тела.

Мой доклад, опубликованный в скором времени в Вестнике Французской Академии Наук[22], нашел широкий отклик на страницах научных журналов Франции, Англии, Германии. Высоко оценили эту работу Оберт[23] и Гоманн[24]. У меня сохранились их письма.

Эту мою работу, как и предыдущую, я одновременно выслал в Калугу К. Э. Циолковскому, с которым уже несколько лет вел дружескую переписку[25]. Не безынтересно отметить, что оба моих доклада были первыми в области космонавтики не только во Французской Академии Наук, но и в любой другой Академии. То же самое касается прочитанной мной несколько месяцев позже в Сорбонне лекции о космических полетах. До этого времени[26] На столь высоких форумах, как академия наук и университет[27] раньше[28] ничего такого не было.

В это время[29] Французские ученые, живо интересовавшиеся моими исследованиями, постарались, чтобы я мог доложить о них в Сорбонне. Итак, 2 мая 1934 г., с кафедры огромной аудитории Декарт, я прочел уже упомянутую лекцию, которая была, собственно, повторением моей варшавской лекции, так холодно принятой полгода назад[30]. В этот раз все места были заняты. Присутствовали светила французского научного мира.

Благосклонное отношение аудитории я ощутил с первого момента. Никогда не забуду, как сразу поле лекции окружила меня группа ученых и среди них Эсно-Пельтри[31] – основоположник французской космонавтики.

6 июня 1934 г. в конференц-зале Сорбонны – Амфитеатр Ришелье под председательством Эрнеста Эсклангона состоялось годичное собрание Французского Астрономического Общества. На этом собрании знаменитая французская ученая Габриэль Камиль Фламарион[32], объявила постановление Комитета Астронавтики о присуждении мне за «Введение в космонавтику» Международной Астронавтической премии.

Мои доклады, напечатанные в Вестнике Французской Академии Наук, лекция, прочитанная в Сорбонне и, тем более факт присуждения мне Международной премии по астронавтике, открыли передо мною зеленую улицу. Я не только получил возможность публиковать свои статьи в научных и технических журналах, но и заманчивые предложения исследовательской работы на Западе. Но я решил жить и работать в СССР. Уже тогда я глубоко верил, что Советский Союз первым откроет путь в Космос. Я об этом писал в «Юманите» в статье от 2 сентября 1930 года[33]. Эти мои прогнозы многие считали безумием. Ведь тогда Советский Союз с огромными трудностями делал только первые шаги на пути индустриализации страны и в промышленном отношении значительно отставал от стран Запада.

Летом 1932 г. я поехал в Москву, чтобы предложить проект робота, способного выполнять разные функции на земле, но по существу предназначенного для космических целей, о чем я тогда не осмелился даже заикнуться.

Во время этой поездки в СССР я ощутил вокруг себя захватывающую атмосферу строящегося нового мира. И хотя в те годы еще существовала в СССР карточная система, хотя люди на улице были очень бедно одеты, и Москва с ее пустыми магазинами и длинными очередями производила тогда неотрадное впечатление по сравнению с поддельным блеском западных столиц, все это не могло поколебать моего решения переехать в СССР. В мае 1935 г. я вместе с женой прибыли в Москву. Годом позже мы получили советское гражданство.

Сразу после приезда я приступил к работе в Реактивном научно‑исследовательском Институте РНИИ. Монографию «Введение в космонавтику» я значительно дополнил результатами исследований, проведенных мною в стенах Института. В РНИИ я работал совместно с В. Глушко, С. Королевым, М. Тихонравовым, Ю. Победоносцевым[34] и другими, тогда еще молодыми учеными, завоевавшими позже мировую известность. Я особенно подружился тогда с выдающимся советским ученым, заместителем директора РНИИ Г. Лангемаком[35], который перевел с французского мое «Введение в космонавтику». Хочется подчеркнуть, что именем Лангемака назван один из кратеров на обратной стороне Луны.

В 1937 году «Введение в космонавтику» было издано и появилось в книжных магазинах, вызвав любопытство уже самим своим названием, так как до этого термин «космонавтика» не употреблялся в Советском Союзе. С рецензиями в печати выступили выдающиеся специалисты ракетной техники, как например, М. Тихонравов, конструктор первой советской ракеты на жидком топливе, запущенной в 1933 году.

В 1938 и 1939 годах «Введение в космонавтику» экспонировалось в советском павильоне на всемирной выставке в Нью-Йорке.

Можно сказать: полный триумф. Каждого автора, конечно, радуют положительные оценки его труда. В этом отношении я не исключение. «Введение…» быстро исчезло с полок книжных магазинов, стало библиографической редкостью. Но ведь я не мог этим удовлетвориться. Рассказывая об истории этой моей первой книги, я имею прежде всего ввиду содержащиеся в ней теоретические концепции, об осуществлении которых я мечтал. Всеми силами я старался прорубить им путь к воплощению в жизнь. Но я наткнулся на глухую стену. Пробить ее не было легким делом.

Разные были перипетии судьбы. Военная вьюга забросила меня с женой и двумя маленькими детьми на далекий Урал, где в городе Серове[36] я преподавал в местном техникуме. Там я вел занятия почти по всем предметам, работал как лошадь. Но даже в те неимоверно трудные военные годы я не оставил работу над космонавтикой.

В послевоенные годы, уже вернувшись с семьей в Москву, я с еще большей энергией продолжал свои исследования в области космонавтики. Их результатами являются мои многочисленные статьи и книги, переведенные на 36[37] языков и изданные на всех континентах.

А какова дальнейшая судьба «Введения в космонавтику»?

С началом космической эры эта монография вновь привлекла внимание научной общественности. Она стала для многих специалистов младшего поколения учебником, «большой книгой знаний, с помощью которой мы[38] входили в Космонавтику», как писал космонавт В. Севастьянов[39]. В конце 1974 г. по решению Академии наук СССР[40] – книга появилась в новом издании без существенных изменений текста, зато с многочисленными примечаниями, в которых сравниваются содержавшиеся в первом издании теоретические вычисления с практикой космических полетов. В очень многих случаях они удивительно совпадают.

По моим расчетам, заключенным во «Введении в космонавтику», приняв во внимание перспективы развития науки и техники, космические полеты могли быть начаты уже в 1950 году, или в половине века. Я ошибся на 7 лет, первый советский спутник взлетел на орбиту 4 октября 1957 г.

Это был один из самых прекрасных дней моей жизни. Ибо нет большей радости, нет большего счастья для человека, чем быть свидетелем осуществления идей, которые поглощали его с юных лет и которым он пробивал дорогу всю свою жизнь!

А. Штернфельд

РГАНТД. Ф. 211. Оп. 11-10. Ед. хр. 82. Л. 69–78. Подлинник. Авторизованная машинопись с правками А. А. Штернфельда.

Примечания

¹ Собственный заголовок документа.

² Документ датирован по содержанию на основании сведений о втором переиздании книги.

³ Книги имеют свою судьбу (лат.). Здесь и далее написанные латиницей слова вписаны от руки.

⁴ Слово вписано от руки над строкой.

⁵ Книга впервые опубликована в 1934 г. и переиздана в 1974 г.

⁶ Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ) – один из первых научно‑исследовательских институтов, разрабатывавших ракетную технику в СССР.

⁷ Ягеллонский университет – старейший и один из крупнейших вузов в Польше, один из старейших в Европе.

Нансийский университет – университет Нанси во Франции, существовавший в 1572–1793 и 1854–1970 гг., после чего был разделен на два университета: естественнонаучный Нанси I и гуманитарный Нанси II. Сегодня – Университет Лотарингии.

Сорбонна – один из старейших и крупнейших университетских центров Западной Европы в Париже.

⁸ Имеются в виду академик Кениг и профессор Оклер. См.: Штернфельд А. А. История моей первой книги // Вопросы истории естествознания и техники. – 1981. – № 3. – C. 134.

⁹ Слово вписано от руки вместо зачеркнутого: «отказался».

¹⁰ Лодзь – один из крупнейших городов Польши, расположенный в центре страны. В межвоенный период население Лодзи было в основном левых взглядов, а сам город был заметным центром социалистической и коммунистической деятельности.

¹¹ Ян Гадомский (Jan Gadomski; 1889–1966) – польский астроном. Проводил систематические наблюдения затменных двойных звёзд в обсерватории Ягеллонского университета.

¹² См.: Sladami kosmonautycznych koncepcji z lat 1929–1936. Przedmowa “Ary Szternfeld – jeden z pionierow Kosmonautyki” doktora Jana Gadomskiego. Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, Szczecin, 1967.

¹³ Комитет астронавтики был организован в 1928 г. при Французском астрономическом обществе. В 1928–1939 гг. присуждались премии за лучшие работы в области астронавтики.

¹⁴ «Comptes Rendus de l'Académie des Sciences» («Труды Академии наук») – французский научный журнал, издаваемый Французской Академией наук с 1835 г.

¹⁵ См.: Sternfeld A. (1934b) Sur les trajectoires permettant d'approcher d'un corps attractifs central à partir d'une orbite Keplérienne donnée. – Comptes rendus de l'Académie des Sciences (Paris), vol. 198, pp. 711- 713.

¹⁶ Жан Перрен (Jean Perrin; 1870–1942) – французский физикохимик, лауреат Нобелевской премии по физике 1926 г. «за работу по дискретной природе материи и в особенности за открытие седиментационного равновесия». Результаты его опытов были признаны решающим подтверждением существования молекул. Президент Французской академии наук (1938). Лауреат многих наград, член различных научных обществ, в т. ч. почетный член АН СССР (1929).

¹⁷ Латинский квартал (фр. Quartier latin) – традиционный студенческий квартал в 5-м и 6-м округах Парижа на левом берегу Сены вокруг университета Сорбонна.

¹⁸ Ирен Жолио-Кюри (Irène Joliot-Curie; 1897–1956) и Фредерик Жолио-Кюри (Frédéric Joliot-Curie; 1900–1958) – французские физики и общественные деятели, иностранные член‑корреспонденты АН СССР (с 1947). В 1934 г. открыли искусственную радиоактивность. Исследования супругов Жолио‑Кюри способствовали открытию нейтронов и становлению ядерной физики. Лауреаты Нобелевской премии по химии 1935 г. «за выполненный синтез новых радиоактивных элементов».

¹⁹ Франсис Перрен (Francis Perrin; 1901–1992) – французский физик, член Французской Академии наук (1953). Сын Ж. Перрена. Работал в Парижском университете (1923–1941). Основные труды по изучению флуоресценции, броуновского движения (совместно с Ж. Б. Перреном) и по ядерной физике. По поручению Комитета астронавтики в начале 1934 г. рецензировал параграф «Возможность достижения звезд» главы «Теория относительности в приложении к космонавтике». А. Штернфльд писал об этом: «…я пришел к выводам, противоположным результатам исследований Эсно-Пельтри, члена Комитета астронавтики и одного из учредителей международной премии по астронавтике. Но Френсис Перрен признал мои расчеты правильными. Казалось, что это рассердит Эсно-Пельтри, но он был не только купным ученым, но и человеком большой души, и этого не случилось. В наших работах были и другие расхождения, но это не повлияло на подход Эсно‑Пельтри к представленной мною рукописи. Наоборот, он преподнес мне свой фундаментальный труд «Астронавтика» (1930 г.) и попросил меня проверить все формулы. Указанные мною исправления Эсно-Пельтри внес в свою книгу «Астронавтика. Дополнения» (1935 г.)». Цит. по [1, 137-138].

²⁰ Эрнест Эсклангон (Ernest Esclangon; 1876–1954) – французский математик и астроном. Директор Парижской обсерватории (1929–1944), а также обсерваторий в Страсбурге и Медоне, член Академии наук Франции (1929) и впоследствии ее президент. В 1933 г. организовал Службу точного времени во Франции.

²¹ Слово вписано от руки вместо зачеркнутого: «орбиту».

²² Вероятно, речь о научном журнале «Comptes Rendus de l'Académie des Sciences».

²³ Герман Оберт (Hermann Oberth; 1894 – 1989) – немецкий ученый, один из основоположников ракетной техники и астронавтики. Разработал первый в мире проект двухступенчатой космической ракеты (1920), издал первый в Западной Европе фундаментальный труд по проблемам космонавтики (1923). Работал профессором физики и математики колледжа в г. Медиаш (Румыния) (1925–1938).

²⁴ Вторая «н» дописана автором от руки. Правильнее «Гоман». Описка, вероятно, связана написанием фамилии на немецком языке.

Вальтер Гоман (Walter Hohmann; 1880–1945) — немецкий инженер, внесший вклад в теорию орбитального движения.

²⁵ А. А. Штернфельд вел переписку с К. Э. Циолковским с 1930 г.

²⁶ Зачеркнуто в тексте документа.

²⁷ Исправлено на строчное написание слов «академия», «наук», «университет» рукой автора.

²⁸ Слово вписано и зачеркнуто от руки.

²⁹ Зачеркнуто в тексте документа.

³⁰ Лекция была опубликована А. Штернфельдом в Трудах общества гражданских инженеров Франции: Mémoires de la Societé des Ingenieurs Civils de France. Paris. Juillet – Aoūt, 1934, № 7, 8, p. 584, 599–600, 618, 666.

³¹ Так в тексте. Правильнее: «Эно-Пельтри».

Робер Эно-Пельтри (Esnault-Pelterie; 1881–1957) – французский ученый, летчик, один из пионеров авиации и астронавтики, член Французской Академии наук (1936). Разработал теорию межпланетной навигации, предложил использовать атомную энергию для получения сверхвысоких скоростей. Впервые применил теорию относительности при разработке тео­рии движения ракеты со скоростями, близкими к скорости света. Соучредитель первой международной премии по астронавтике (Международная премия Эно-Пельтри – Гирша) (1927). Автор труда в двух томах «Астронавтика» (1930), «Астронавтика. Дополнение» (1935). Его именем назван кратер на обратной стороне Луны.

³² Так в тексте. Правильнее: «Фламмарион».

Вероятно, имеется в виду, дочь французского астронома, популяризатора астрономии Камиля Фламмариона (Camille Flammarion; 1842–1925).

³³ См.: L. Rolin 3. Utopie d'hier, possibilite d'aujourd' hui. Peut-on aller de la Terre aux autres planetes? «L'Humanite», Paris, 19 aout – 2 septembre 1930.

³⁴ Ученые-энтузиасты, образовавшие Группу изучения реактивного движения (ГИРД), впоследствии вошедшей в РНИИ.

³⁵ Георгий Эрихович Лангемак (1898–1938) – российский и советский ученый, один из пионеров ракетной техники и один из создателей советской реактивной артиллерии («Катюша»). Заместитель директора по научной части РНИИ (1934–1937).

³⁶ Серов – город на севере Свердловской области России.

³⁷ Число вписано от руки вместо зачеркнутого слова: «десятки».

³⁸ Слово вписано от руки вместо зачеркнутого: «они».

³⁹ Виталий Иванович Севастьянов (1935–2010) – летчик-космонавт СССР, к. т. н. (1965). Дважды Герой Советского Союза (1970, 1975). В 1970–1980-е гг. – ведущий телевизионной передачи «Человек. Земля. Вселенная».

⁴⁰ Слово вписано от руки.